Я давно привыкла к чтению 2—3 книг одновременно. Одна для души, вторая — для работы, третья — для метро или самолета, четвертая, пятая.. Каждая занимает отведенное ей место и ждет своей очереди. Время, когда я открывала книгу и уже не могла выпуститьееиз рук, когда читала весь день, забросив домашние дела, читала ночью с фонариком под одеялом, ушло безвозвратно. Что искала в книгах? То же, что и все. Кем быть? Как быть? Быть или не быть?

Долго надеялась найти ту главную, которая ответит на все вопросы. Пока не нашла.

***

Повесть Елены Стяжкиной «На языке Бога» читается на одном дыхании от начала до последней строчки. Неотложные дела оказываются не такими уж обязательными, телефонне звонки — неслышными, компьютер замолкает.

***

Донецк – фантомная боль Елены Стяжкиной. Не отпускает. Как в свое время Витебск не отпустил Шагала. До последнего своего дня великий парижанин выписывал из себя свій Витебск.

Ностальгии свойственно редактировать прошлое, вспоминаются розы, а не шипы. Немногим удается увидеть на расстоянии реальное, не газетно-телевизионное настоящее, осознать глубину беды.. Почти два года назад «город тысячи роз» превратился в оккупированную территорию. Уехать в другие места оказалось намного проще, чем расстаться с городом.

«У нас нет земли, на которую надо вернуться, но есть та, на которую еще можно прийти»

***

Повесть — притча, диалог двух героев. Абсолютно точно, хлестко выписанная реальность, где быт перерастает в бытие. В Эдеме есть место и льву, и шакалу, и обезьяне и змею. И для «тысячи роз» есть место. И для «кормильца всея страны». Без порожняка.

Дима и Инвия Ревазов. Первые портреты — глазами друг друга. Каждый портрет в рамке, за пределами которой не образ,- судьба, множество разных судеб, которые небесный куратор зачем-то свел на п’ятачка грешной земли..

Начало повести — день рождения Димы. На столе — салат из рыбных консервов, плавающий в луже жира. Лужа становится все больше, покрывается пленкой. Вроде бы и еда, а прикоснуться противно. Не нравится — не ешь. Можно вообще не обратить внимания, не заметить. Уродство, вызывающее тошноту, затягивает как воронка цунами, оставляет зарубку в памяти.

(Вы помните, как начинается роман Юрия Олеши «Зависть»? «По утрам он поет в туалете». Все. Есть образ, есть ствол. Дальше — только ветки, которые отрастают от этого ствола)

«После рыбного салата Дима стал частью ревазовской жизни».

Дима, глазами Ревазова, штриховой портрет: трогательный, непосредственный, опасный, жестокий. Жестокость в Диминой истории пока что и не просматривается. Но Ревазов- из породы гонимых, из тех, у кого интуиция отфильтрована кровью, кожей, спинным мозгом. Опасность ощущается на глаз, на нюх.

А у Димы и фамилии- то нет. Не важно. Нет корня, нет ствола. Только листья, которые осенію опадут, исчезнут зимой, а летом, может быть, снова появятся. Или не появятся, если иссушит дерево жара или мороз погубит. О смерти листьев заплачет лиш маленькая девочка, дочь Ревазова. Взрослые редко плачут.

Дима говорит правду или о правде: «Мой папа украл.., моя сестра – дура, муж купил ей диплом».

Дима говорит, Ревазов чувствует. У Ревазова – чутье, у Димы — чуйка, Чутье дается от природы, как шестое чувство, чуйка вырабатывается, как механизм выживания. Чутье подсказывает Ревазову поиск решений. Чуйка обучает Диму быть «хорошим». Проклинать, ненавидеть, держать « нос по ветру», выныривая «в совершенно невероятных кителях и погонах». Чуйка ни разу не подсказала Диме мисль заняться собственным бизнесом.

Чуйке необходимо право на исключительность: «Не такой, как все …никто меня не понимает. А я умный ..Я смогу .. Я в бедности не буду ..И она .. (Танька- стерва желанная , жизнь правильная ..) меня полюбит. Я же хороший».

***

Вас тошнит от рибного салата? Рано сдрейфили.. Это прелюдия. (Пре-людия.. А люди — потом?)

***

«Дима — ты дома, тебе все можно», говорит одна из героинь. Дима — дома. А Ревазов?

«Глазами Димы Ревазо вбыл старым, успешным миллионщиком. Отцом, самцом.. Евреем». С приличной мамой и любящей «танькой». Не важно, что не старый, не миллионщик, что не еврей, а ассириец. Что до образцового самца не дотягивает килограммами и сантиметрами. Важно другое, чего «хороший» Дима в слова сложить не может, но ощущает, как нетто чужеродное, непонятное, притягивающее. «Дорога, по которой шел в мир ассирийский народ, была крепкой, широкой, мощеной древними теплыми камнями. И идти по ней было сладко, и хотілось идти, потому, что дороги не знают усталости, а только длятся и длятся».

— «Я могу читать Библию в подлиннике». На языке Бога».

Все мы кременами что-нибудь как-то почитываем. Прочитать — не прожить.

***

Дальше — триллер. Ревазов, лежащий на полу , связанный бельевой веревкой, Дима стоит над ним с наведенням пистолетом. Жизнь — смерть. Смерть, пришла на дом, смерть «не для боли, а для унижения». Диалог, начатый задолго до описываемого момента. Разговор прерывается, возобновляется, снова прерывается из-за своей, казалось бы совершенной бесполезности, бесперспективности, разновекторности.. Один выстрел- и конец разговору. Ревазову – время подводить итоги, Диме -звездный час.

***

-« Мы тебя выследили.

-А я и не прятался…

-А надо прятаться! Надо прятаться».

Чуйка подсказывает: надо прятаться, чтобы чужие не увидели, не вспомнили проклятый рыбный салат, чтобы право «быть хорошим» ни у кого не вызывало сомнений. Надо прятаться.

«- Мы тебя казним! Убьем! В концлагере сгноим! На провода кинем.

— … Понимаешь ли ты это, рожа жидовская?»

Жидовская — не своя, чужая, нездешняя, непонятная, а потому еще болем ненавистная. Дима, «хороший», у себя дома, ему все можно. Сейчас, с пистолетом в руке, можно все высказать мерзкому «хачу». Пусть расплатится за свою удачу, за память ассирийских камней, за деда, за любовь женщины. Вот он — триумф!

— К позорному столбу и расстрел!»

Или к кресту — на смерть. Дело техники.

***

«Я могу читать Библию в подлиннике». На языке Бога».

Память Ревазова много длиннее памяти города — полукровки. Его народ не забыл время, «корда деньгами были ракушки и шкуры зверей ..и когда все это превращалось в тлен». И он точно знает точки сбора, куда нужно бежать в случае опасности. Его история, от теплых ассирийских камней до расстрельных НКВДешных списков, до ДНРровских подвалов, впечатана в гены.. «Ничто не было последней каплей и все было ею»

Нужно сохранить род, сохранить себя, рассказать обо всем своїм детям, чтобы они рас сказали своим. Нужно бежать из Содома. Этот город обречен. — «Я не поеду. Я живу тут всю жизнь».

«Вся жизнь» переплетает между собой множество сюжетов. Случайная знакомая, дешевая проститутка счастлива, от того, что развозит еду и лекарства ослабевшим старикам. Соседка без имени (просто «путин прийди») поддерживает Ревазова в самую тяжелую минуту. «Свой», который даже не стал другом, гибнет, подставившись под. предназначенную Ревазову пулю.

Сколько праведников оставалось в Содоме? Жена Лота становится болем понятной, чем Лот.

***

— «В каком веке вы прекратили сопротивляться?»

«Ревазов ..убивал легко. В первый раз задумалсятолько на миг: нож или пистолет. Выбрал нож. Резко и акуратно всадил между ребрами»

«Я могу читать Библию в подлиннике». На языке Бога».
А как там «Не убий?». Не дочитал? Не понял?

И прочитал и понял. И увидел. И мертвую девочку в мусоном баке, и миномет на крыше, и тело убитого, которое пришлось визволять из морга, и тетку-соседку, пообещавшую при случае донести… «Человек с ружьем сам боится. И чем більше боится, тем чаще стреляет».

***

— «Проси, Ревазов. Учись просить». Проси не на своїм непонятном языке Бога, а на простом и ясном, с домашними матюгами, завистью, халдейством, нищенством, предательством одуреним властью, опьянением кровью.

***

— «Ты меня не слушаешь опять. ..Ты ни разу в жизни меня не выслушал.

— Мне больно, я хочу умереть..

—Хочу проснуться так, чтобы меня больше не было».

Но до того – обязательно стать «хорошим»: богатым, уважаемым, сытым, пьяным. Натешиться Танькой и дорогой машиной, жидовскую рожу в землю вдавить, не для боли, а для унижения, заставить просить, увидеть страх того, кто может читать на языке Бога.

— Дима, ты дурак?

***

Пойметли язык Бога тот, кто ни разу не слышал его? Ни от деда, ни от матери, ни от учителя? Чье семя занес шальной ветер в угольный город и бросил на выжженную, вытоптанную землю.

«Я могу читать Библию в подлиннике». На языке Бога».
Что ж это за язик такой, почему человек с ружьем смертельно завидует тому, чия жизнь зависит лишь от пальца, лежащего на курке? Одно движение — и нет ни языка, ни его носителя. .

И вдруг – гром средь неясного неба. Телефонный звонок. Стерва-Танька, рука Всевышнего, протянутая для спасения.

И черная точка пистолетного дула на время отводится в сторону.

И путь к бегству, к спасению.

И возмездие господнее палачу — инсульт, ранение.

И вот-вот жертва и палач смогу поменяться местами.

Не смогут. Срослись, как близнецы сиамские. Своей болью, воспоминаниями, иллюзиями, обидами, победами, поражениями. Городом детства, в котором каждый укоренился по-своему, где корни так тесно переплелись, что разорвавих, можно лиш вместе погибнуть.. Один говорит на языке Бога, а другой вообще не говорит. Только шевелится.

Пре- людия.

***

«Я могу читать Библию в подлиннике». На языке Бога».
Спецназ Господний. Можешь – читай. Живи… Это не блажь твоя, «хочешь копай, хочешь- не копай». Родимое пятно. Твоя плата за избранность. За автоматически засунутые в карман ключи от придуманного рая, «как придуманная Ассирия, как оплаканная дедом Урмия». За надежду вернуться туда, где острым был страх и пульсирующий восторг, туда, где остались запахи, целованные запястья, любимая женщина. За дар — читатьБиблию на языке Бога.. .

Жизнь каждому дана по силам. Кому сколько вынести, столько и дано.

Молись, не молись, Бог окажется реальностью.

Елена Финберг